- Закупаешь в Китае цоколи и колбы, собираешь и упаковываешь в коробку с надписью «первая российская энергосберегающая». Затем входишь в бюджетную программу, заплатив от 20 до 50 процентов чиновнику, который этому поспособствует.
Для генерального директора Калашниковского электролампового завода Владимира Лебедева эта очевидная схема неприемлема. Дело не только в его личных амбициях и нравственных установках. Но и в том, что любого нормального человека приведет в некоторое смятение перспектива в массовом порядке снабжать жилые дома лампочками с парами ртути. Эта схема противоречит логике развития КЭЛЗа.
Монологи директора заслуживают внимания именно потому, что, отталкиваясь от ситуации с назначенным на 2014-й переходом страны на энергосберегающие лампы и пытаясь объяснить свое к нему отношение, Владимир Лебедев вынужден подробно говорить об истории, проблемах, особенностях и перспективах своего завода. Так крестьянин ответ на вопрос, что он думает сеять в будущем году, начинает с того, сколько было дождей и как лаяли собаки в году прошлом. В этом и состоит уникальность такого социально-экономического явления, как градообразующее предприятие. О таких предприятиях, особенно если «град» — маленький пристанционный поселок, сейчас писать не престижно. Это, как бы, не экономика. Градообразующий — значит, на отшибе, увязнувший в коммуналке, с громоздким допотопным оборудованием, возглавляемый упертым директором — крепким хозяйственником, с которым ни о чем невозможно договориться. Но можно посмотреть и по-другому…
Закрывать вас надо!
О волшебном действии черничного компота, подборе кадров и особенностях «свободного» рынка
- На фотографии — Добровольский Николай Алексеевич и его семья. А внизу вот моя семья…
Калашниковский завод — детище Добровольского. Офицер, вышел в отставку, переехал к родственникам в Тверскую губернию и занялся стеклом. Это их семейный бизнес. Вышневолоцкий завод, еще завод в Бологое — это все Добровольских. Делали пузырьки для лекарств, бутылки. К революции Добровольский очень хорошо отнесся, но наши большевики посчитали, что он им не пригодится. В итоге Николай Алексеевич заболел и умер.
В тридцатые годы завод начал выпускать колбы для электро- и радиоламп. Во время войны делал бутылки с зажигательной смесью. А с декабря 1950 года стал выпускать лампочки.
- Я на заводе с 1966 года. Родился здесь, в поселке. Отец был начальником станции, дед и прадед -станционными работниками. Десять лет отработал токарем, потом был мастером, начальником стекольного цеха. В 1990-м из восьми кандидатов меня выбрали директором.
Оказалось, что я директор самого слабого в отрасли предприятия. В советское время упор делался на крупные комбинаты. Их по максимуму финансировали, им в первую очередь давали оборудование. Таких заводов тогда было много — во Львове, в Киргизии, в Бресте, Томске, Уфе. Сравните: объединение «Лисма» (Саранск) — 36 тысяч рабочих, а у нас всего две тысячи. Последние 10-15 лет перед перестройкой мы не получили ни одной новой линии, не купили ни одного станка. А если завод не вводит дополнительные мощности, будущего у него нет.
Тогда же, в 90-м, меня вызвали в министерство, и министр прямо сказал: «Вас надо закрывать». Между прочим, в то время в министерстве действительно работали специалисты. Они мое производство знали и понимали, может быть, лучше, чем я сам… Короче, на старте мы оказались гораздо слабее всех наших конкурентов.
Начал я с двух вещей. Во-первых, стал заводить полезные знакомства. И тогда, и сегодня связи — это все. Подружился с замминистра, еще кое с кем. По 300 банок домашнего компота в Москву возил. Особенно они любили черничный. У нас тут на заводе человек был, до сих пор пожарником работает, так вот отправляли его в лес, и он собирал по 40-50 ведер. Картошку возил, клюкву. Любят москвичи натуральные продукты! Но зато вопросы решали. Я тогда получал бюджетные деньги, инвестиции.
Во-вторых, попытался разобраться со сбытом. Это оказалось сложней.
Мы стали создавать торговые представительства в крупных городах. Идея разумная. Но брал я туда в основном уволенных в запас военных. Думал, нормальные мужики, могут работать на полном доверии. А они увидели, что их не контролируют, и начали воровать. Такое вот представление о свободном рынке. Я в Москве деньги выбиваю, а они тут карманы набивают. Собираю их, беседую, но это разговор глухого с немым. Дважды, в 95-м и 98-м, полностью менял команду. И только тогда, когда научился подбирать кадры, дело пошло.
Управленцев собирал по всей стране. Главный инженер у меня из Бреста. Главный бухгалтер, до того, как прийти на завод, служил заместителем начальника налоговой инспекции в Москве. Естественно, специалистам высокого класса надо платить.
Что касается рабочих, то прежде всего мы ни одного дня не простояли. Последние 15 лет ни разу не задерживали зарплату. Она невысокая. Держим ее на уровне чуть выше других предприятий района, чтобы люди не уходили. И платить больше пока не получается.
Тут сказывается вот какая особенность «свободного» рынка. Мы живем на те деньги, которые получаем от продажи лампочек. Понятно, что ниже себестоимости мы их продавать не можем. Допустим, себестоимость 5 рублей. Значит, продать надо ну хотя бы по пять пятьдесят. Так вот, мы вынуждены конкурировать с заводами, которые сбрасывают свою продукцию по 4 рубля. И не потому, что у них себестоимость ниже и новые технологии. А потому, что там какие-то темные истории: то ли унитарное предприятие, то ли холдинг — хозяева работают на свой интерес, а завод ведут к банкротству. Я у них у всех спрашивал, у уфимского директора, например: почему ты продаешь по 4 рубля, когда себестоимость 5? А он говорит: у меня 150 миллионов долга, ну будет 155!
То же с поставщиками. Приезжает гонец, предлагает немецкий вольфрам. Я смотрю — цена в два раза дороже. Он: «Командир, какие вопросы, маржа пополам!» Я не бессребреник, деньги всем нужны, церковь надо строить, почти каждый день кто-то помочь просит, но зачем же я буду свой завод разорять?!.
То же с государственными деньгами. При Касьянове надо было отдать 2-3 процента, его так и называли — Миша 2 процента. Сколько сейчас — я даже цифры произносить не стану.
Поэтому приезжают гонцы и говорят: вы единственный завод, который от всего отказывается. Правильно. Мы потихонечку копейку зарабатываем и ее в свое предприятие вкладываем. С 90-го года КЭЛЗ купил оборудования больше, чем за предыдущие пятьдесят лет.
Есть человек, он этим займется
Об австрийских туалетах и капризах канализации, жилищном строительстве, а также о пользе профилактики и развешивания лозунгов в обеденное время
- Когда я был маленький, в Калашникове было 7 тысяч жителей. Спали и видели: еще 3 тысячи, и будет город, районный центр, а значит, соответствующие льготы.
Вышло все по-другому. В девяностые годы у нас 140 человек умирало и 20 рождалось. Молодежь, если хоть что-то соображала, — сразу в Тверь, в Москву.
И, честно говоря, до сих пор не знаю, прав я или не прав, потому что можно было имеющиеся тогда средства направить на техническое перевооружение, но мы стали строить дома. 117-, 60-, 58-квартирные. Четыреста квартир за шестнадцать лет! По 30 квартир в год давали бесплатно. Обеспечили всех ветеранов войны. Был случай, когда кавалеру трех степеней предлагали квартиру, а он говорит: не надо, пусть мои дети сами зарабатывают.
Вот в Твери месяцами нет горячей воды, а спроси у наших — есть круглый год. Горячая, холодная, канализация. Ну, бывает, полчаса не работает, час. Это максимум, потому что все поставлено на промышленную основу; есть бригада, которая за это отвечает. Отопление вовремя включаем, вплоть до того, что осенью пораньше начинаем подтапливать. У нас две котельные: заводская и поселковая. Когда в поселковой капитальный ремонт, включаем заводскую, и наоборот. Мы бы все передали в поселок, но там специалистов нет, одни халявщики. Разберут что-нибудь, водокачку, например, воды в домах нет — мы приходим, а там, оказывается, делать ничего не надо, она вполне могла бы работать…
Как только администрации нужно пристроить каких-нибудь родственников, сразу к нам: вы не имеете права держать у себя социально значимые объекты, передавайте поселку! Мы передаем -проходит полгода, и все встало.
Привели в порядок канализацию. Техосмотры, профилактика, продувка — целая система. Передали. Слуги народа приняли, установили себе зарплату в 30 тысяч, сели курить. Довели до того, что, когда после аварии они нам эту канализацию вернули, мы ее еле восстановили. Теперь снова хотят забрать.
Еще пример. Чистим в поселке снег, бесплатно, как бы гуманитарную помощь оказываем. Проходит слух, что на это будут выделены деньги. Тут же поселковый глава мне сообщает: есть человек, теперь он этим займется.
Взять те же самые новостройки. Получилось, что в каждом доме вместо положенных десяти -тридцать процентов льготники: учителя, врачи, ветераны. Дома убыточные. Предлагаем передать их на баланс администрации, потому что государство должно трансферты. Глава района отказывается, хотя как раз его задача — решать социальные вопросы. Кое-как заставили. Вообще с администрацией непросто. Там в первую очередь нужно пахать засучив рукава, а туда идут щеки надувать, «руководить».
Конечно, я бы хотел, чтобы меня маленько разгрузили и дали заниматься только производством, но не получается.
У нас на заводе за 10 тысяч работают нормальные специалисты, есть дисциплина, система, порядок, все отлажено, как часовой механизм. Я сам, например, еще когда работал механиком, капитально обновил стекольный цех. Его запустили, план выполняют, оборудование работает. И я думаю: зачем техосмотры, зачем профилактика, мне и так пора Героя России давать. А потом пришел «час икс», и все встало, я ремонтировать не успевал. А в начале девяностых в Австрии, где-то в горах, зашел в их местный туалет: все выкрашено белой краской, сантехники, как хирурги, — в белых халатах, туалетная бумага… Ну, просто чудо! Вдруг подъезжает специальная уборочная машина, открывают колодец, тянут шланг. Что, спрашиваю, и у вас «бывает»? Нет, отвечают мне, у нас ничего не «бывает» — положена по графику профилактика, и мы ее делаем.
Так вот, на производстве мы худо-бедно поняли, что если положена профилактика, то надо ее делать. А в местном самоуправлении, в коммунальном хозяйстве вырубят на профилактику и сидят, потом врубят и снова сидят, пока, как у нас в поселке, всю канализацию не разорвет.
Конечно, мы стараемся, чтобы самоуправление постепенно начинало работать. Но даже когда разжевываем и в рот кладем — только проглоти, у них не в то горло попадает почему-то. Власть есть, но нет специалистов, нет ответственности за свою работу.
Плакаты, правда, вешаем и растяжки агитационные — занимаемся такой гимнастикой. А вообще все эти партии: профинансируй туда, профинансируй сюда… Денег нет, а они все: дай, дай! Профинансируй выборы, заплати 30 тысяч и вступи в какой-то союз… Я лучше детсад на 30 тысяч профинансирую, памперсы куплю, у меня все, даже воспитательницы, будут в свежих памперсах ходить…
Поэтому идут ко мне пенсионеры и говорят: Василич, нужна церковь. Мы строим церковь. Потом -нужна больница. Строим больницу. Пожарное депо построили.
Но знаете, что самое главное? Сейчас в поселке рождается уже 60 детей. И умирает людей гораздо меньше.
Какой дурак! Взял и — заплатил…
О кредитах, качестве выпускаемой продукции, госзакупках и о том, откуда некоторые дамы добывают золото
- Мы делаем лучшие в стране по качеству лампы общего назначения, которые сейчас запрещают. Повышение качества — это такой постепенный процесс. Если хочешь нормально работать и ориентируешься на спрос, то сами обстоятельства тебя подталкивают.
Смонтировали английскую линию. Запускаем наши полуфабрикаты, а она не работает. В чем дело? Линия бракованная? Приезжают специалисты и объясняют, что проблема в полуфабрикатах. Закупаем и их, хотя по цене они почти золотые, а параллельно начинаем подтягивать свои. Таким образом, и старое оборудование, которое после войны у немцев взяли, начинает работать лучше, повышается производительность.
Еще один момент — упаковочная линия перед тем, как лампа поступает в коробку, проверяет ее по 32 параметрам. До того, как американцы ввели эмбарго, нашу продукцию хорошо брали в Ираке. Мы еще придумали коробку: солдат с автоматом и надпись «Калашников». Так вот, там на таможне щит: вкручивают 20 лампочек, зажигают и оставляют на сутки. Если больше половины перегорело, везите назад, половина — платите пошлину, ни одна не перегорела — ввозите бесплатно. Брали у нас, потому что наши не перегорали.
Цепочка простая: вкладываешь деньги и труд, добиваешься качества, и продукция востребована. Экономить можно на рекламе, нам она не нужна.
Соотношение «качество — цена» у нас оправданное. Другое дело, что наши лампочки дороже. О причине я уже говорил: мы не можем продавать ниже себестоимости. Хотя иногда приходится, чтобы не сокращать объемы и не лишать людей работы. Жизнь в поселке напрямую зависит от завода, и если начать увольнения, это будет поселок бомжей. Сейчас мы работаем в четыре смены. По подсчетам наших экономистов, это самый рациональный вариант.
В 90-м году мы делали 70 миллионов лампочек, примерно 5% от всех выпускаемых в Советском Союзе. Сейчас 100 миллионов — это 20 процентов и более. Проценты выросли не потому, что мы резко прибавили, а потому, что на всех заводах уровень производства снизился. Саранск производил 400 миллионов, а сейчас делает всего 100. У них несколько миллиардов долгов, но им государство дает 150 миллионов рублей на ремонт печи. Но они же наши конкуренты! Если это рынок, то поставьте всех в одинаковые условия. А то бросили на произвол судьбы, сказали «умирайте, ребята, каждый по-своему», и вдруг начинают диктовать: это делай, это не делай.
В тендерах по госзаказам мы участвуем, но это бесполезно. Мы проигрываем, а те, кто выигрывает, поставляют наши же лампочки. Прихожу: сидит дама вся в золоте. Спрашиваю: почем и где покупаешь лампы? Там-то, по 6 рублей. Я говорю: давай по 5? Нет, у вас качество плохое. Прошу ее показать, какие же такие она покупает хорошие? На коробке надпись: «Калашниковский»! Значит, полтинник с лампочки она у посредников имеет.
Много раз предлагал: организуете тендер — сделайте так, что чтобы доступ к нему в первую очередь имели не посредники, а товаропроизводители. Вместо этого делают все, чтобы нас оттуда убрать, чтобы не допустить к бюджетным деньгам тех, кто пришел с качественным и дешевым товаром. Например, объединяют лоты: лампочки и ночные горшки. Посреднику все равно, хоть презервативы. А где я ночные горшки возьму?!
Что еще о бюджетных деньгах? Кредиты. В 1996 году мы получили миллион долларов. Пришло казначейство, проверило. КЭЛЗ оказался единственным заводом, который использовал кредит по целевому назначению. Году где-то в 92-м взяли 10 миллиардов тех денег, всего под 10%, и должны были отдать в 2006-м. Честно говоря, были сомнения, тем более что банк, через который мы работали, уже три раза к тому времени обанкротился. Бес иногда находит — жалко денег. Но вернули, ужались и заплатили. И оказалось, что я один вернул. Не хвастаюсь. Получил копейку, когда другие получали рубли, миллиарды и триллионы — все по карманам ушло. Минфин долго не верил, все запрашивал акты сверки: не может быть, чтобы какой-то дурак взял — и заплатил. Я им документы отправил.
Нас кидали и кидают. К сожалению, есть у меня такой печальный опыт. Но сам, если взял, то отдаешь — мать, наверное, так воспитала. И я сейчас себя уважаю за то, что мы отдали эти деньги.
Сворачиваем производство, открываем колхоз — будем картошку выращивать
О проблеме «две тысячи четырнадцать»
Шестьдесят восьмой год. Иркутск. 57 градусов мороза. В армии, сижу с карабином. Подходит замполит, он уже был в годах, на пенсию собирался, а тогда по части дежурил. Володя, как дела? Нормально. Повезло тебе, Володя, что ты родился в Советском Союзе. Мы такая страна, что нас извне не взять, те же немцы сколько пытались. Но, говорит, что самое страшное — нас могут развалить изнутри. Как меня изнутри развалить?! У меня даже мысли такой не было. Ты знаешь, говорит, сейчас перед ЦРУ одна задача: искать у нас карьеристов и дураков. Находят бестолковых людей, ставят у нас на должности, и они приносят вреда больше, чем профессиональные разведчики.
Раньше вызовет министр, я приезжаю за час до назначенного времени — отглажен, отутюжен, ботинки блестят, даже подошвы. Жду в приемной: а можно мне чаю попить или в туалет? Секретарша: сидеть, министр сейчас вызовет! Захожу к министру: четкий вопрос, четкий ответ.
Недавно вызывают в Москву на совещание по вопросам энергосбережения. Приехал к десяти, начало в 11.00. Там даже не знают, что у них совещание! Пошел, погулял. К одиннадцати, смотрю, собрались наши директора. Ждем. В двенадцать приходит представитель. Извините, говорит, министр чай пьет или чем-то там занят. Будем без него. Кто доложит про светотехнику? А у нас всегда была традиция запускать на доклад самого молодого и неопытного. Мне в свое время здорово доставалось… В этот раз встает парень — целых два дня директором проработал — начинает рассказывать сказки про инновации, низкую себестоимость, перевооружение, мол, приступаем уже завтра. И ничего — все сходит. Я потом табличку специально посмотрел: кто же с нами совещался? Доктор философских наук, психолог.
Да и о чем совещаться! Лишь бы поставили всех в одинаковые условия, чтобы была чистая конкурентная борьба. А то дают автопрому или банкам деньги из стабилизационного фонда, а я бы на их месте пенсионерам раздал. Они бы больше лампочек покупали. Хотя они и так, как услышали о две тысячи четырнадцатом, мешками несут.
Я дружу со специалистом из «Дженерал Электрик», спрашиваю его: а как в Америке? Никак -покупатель сам выбирает то, что он хочет. Подожди, разве правительство не вмешивается: это запретить, это переделать? У нас же рынок, отвечает, какое правительство? Спроси меня, кто президент, я могу с первого раза не ответить. Законы работают, но ни в коем случае не правительство.
Если взять всю российскую электроэнергетику, то на лампы мы тратим до 5% вырабатываемой энергии. Допустим, потери здесь 2%. В сетях, пока энергия идет до потребителя, теряется 48%. Где надо экономить? И вот сейчас на меня давят: выпускай энергосберегающие лампы!
Во-первых, у нас нет своих разработок и научной базы. Мы пытаемся догнать, но свою собственную перспективу, свой путь у нас прокладывать некому. Даже в советские времена, когда вроде бы были ученые, институты, мы зависели от импортного оборудования и технологий.
В 90-м году я ездил к президенту «Филипса». Они уже тогда выпускали энергосберегающие лампы. Все было поставлено на поток: линии-автоматы, людей в цехах практически нет. Да что там энергосберегающие! По обыкновенным лампам, по лампам дневного света они работали так, что мне и не снилось. Возвращаюсь, собираются наши, спрашивают: ну как там, Василич? Я говорю: все, сворачиваем производство, открываем колхоз, будем картошку выращивать.
Если не просто брать в Китае комплектующие и здесь к колбе привинчивать цоколь, а все-таки организовывать производство, значит надо все, что сам планировал и предполагал, отбросить и элементарно покупать в Америке или Европе оборудование. Да, оно будет современное, но они-то уже через месяц придумают другое, а мы к нему окажемся привязаны на десятилетия. И получится, как с автопромом, когда мы 40 лет улучшаем «Фиат» шестидесятого года.
Дальше. Китай — каким образом при открытом рынке мы сможем с ним конкурировать? У «Дженерал Электрик» себестоимость энергосберегающей лампы — 100 рублей на наши деньги, а у китайцев — 30 рублей. И это не значит, что продукция плохая. Просто у «Филипса» автоматы, а в Китае люди. Чтобы переналадить конвейер, «Филипсу» нужно две недели, а в Китае флажки кверху поднял, и все уже работают по-другому.
Наконец, как будем решать проблему переработки? Куда сдавать перегоревшую лампочку, в которой от 1 до 5 миллиграммов ртути?
И самое главное. До сих пор никто четко не ответил, как отразится это на здоровье человека?
Честно говоря, не хочу я к нам затаскивать ртуть. Когда я в 90-м стал директором, на территории завода асфальта не было. Теперь по техническому перевооружению у нас одно из самых сильных предприятий, может, даже самое сильное. Осталось немного, и мы бы рванули, вплотную приблизились к тому же «Филипсу». А нас начинают мочить на переправе. Мы в одно вкладывались, знали что делать, а сейчас надо перестраиваться.
На пороге директорского кабинета вместе с Владимиром Лебедевым посетителей встречает молодой пес Джой. Гости делают вид, что приехали по делу. Но Джой-то знает, что — поиграть с ним.
Поэтому — исключительно из вежливости — бежит посетителям навстречу, прыгает на колени и радостно машет хвостом.
А где-то неподалеку, в депо, сидит пожарный, думает о будущем лете и грустит от того, что в Москве теперь никто не станет с тобой дружить, если ты просто привезешь им черничный компот.
Может и должно ли быть по-другому?
Может. Провалившиеся крыши опустевших цехов, визг лесопилки и узбеки, на корточках сидящие у проходной бывшего поселкообразующего предприятия. Чтобы это увидеть, не надо даже уезжать за пределы области.
И вместо крепкого производственника — директора, не доверяющего рекламе, одинаково близко к сердцу принимающего проблемы полуфабрикатов и поселковой канализации, знающего по именам всех поселковых мальчишек и каждую свою мысль иллюстрирующего примерами из жизни, настолько яркими, что сама мысль уже перестает иметь какое-либо значение, по утрам к заводоуправлению может подъезжать застегнутый на все пуговицы московский менеджер-интроверт, плохо скрывающий раздражение: вместо того чтобы считать на компьютере миллионы, он постоянно должен выслушивать каких-то местных людей и делать вид, что решает их проблемы.
Понравятся ли такие перспективы Джою?
Градообразующее предприятие — это симбиоз привычек, обычаев, уклада, сильных и слабых сторон провинциальной жизни с парадоксами современной российской экономики.
Как ко всему этому относиться? Всего лишь любить и понимать свою родину.
Понимать, что иногда людей не надо дергать, что надо предоставить им возможность почувствовать плоды своего труда и перспективу.
Верить в творческое начало, в талант. Понимать, что тот же Лебедев, например, такой человек, что не сможет просто штамповать бытовые лампочки. Он сам, без понуканий и подталкиваний, обязательно что-то придумает, чтобы удивить, прогреметь на всю Россию, утереть нос тому же «Филипсу». Только не надо подстерегать его на переправе.
Джой это понимает.
Лучше Калашниковских — нет!
О перспективах, о родине, о земляках
- В первую очередь нужно выпускать ту продукцию, которая востребована на рынке. Мы изучаем, что сейчас в дефиците, и выпускаем. КЭЛЗ производит 75 видов ламп. Единственные в России делаем медицинскую лампу в колбе из синего стекла. В Калашникове гриппом никто не болеет. Делаем и, видимо, будем делать лампочки для холодильников — туда энергосберегающую не вставишь. Сейчас изучаем перспективу светодиодов. Делаем ставку на изготовление галогеновых ламп. С точки зрения производства, это та же самая линия, только вместо спирали — горелка. Они тоже энергосберегающие. Галогеновая лампа на 60 ватт светит, как сотка. Срок службы в три раза больше обычной — 3 тысячи часов. И рожки у люстр не надо менять. Возможно, займемся уличным освещением. Там необходимы качество и гарантированный срок службы. А мы знаем, как этого добиваться. Так что занятие себе найдем.
К нам уже наша местная молодежь после институтов возвращаться стала. Не все, конечно, но возвращаются, растут потихонечку. Я со всей страны специалистов — человек двадцать — собрал, дал им квартиры, думал, волью в кадры свежую кровь. Но, скажу вам, лучше калашниковских — нет. У них здесь родина, здесь им пуповину перерезали. И мне не надо Твери, Москвы. Уж про Бельгию, Голландию вообще не говорю. Два-три дня, и тянет в Россию с ее бардаком и недостатками.
