Утром в районе боевых действий нашего батальона неожиданно появилась бронемашина. Вышел человек, одетый в кожаное пальто без знаков различия, без головного убора. Через какое-то время прибыл связной от командира с приказом явиться в штаб.
Там я увидел Георгия Константиновича Жукова. Вот кто приехал на передовую! Состоялось короткое командирское совещание. Жуков обратился к нам: «Сдадим Москву немцам или будем до конца сражаться?» Мы дружно ответили: «Не сдадим!»
В его тоне приказа не было, была просьба: «Дорогие товарищи, я прошу вас…» Покуда шло совещание, его бронемашину немцы обстреляли и подожгли. На чем уехал Георгий Константинович, мы не заметили. Вскоре появился приказ командующего бригадой от обороны перейти к наступлению.
Мы вместе с комсоргом Вадимом, где в полусогнутом положении, где ползком, направляемся к солдатам. Убеждаемся – все готово, чтобы ринуться в бой. В 4.40 утра, после артиллерийской подготовки, мы встали во весь рост и со словами: «За Родину!», «За Сталина!», «За Москву!» – пошли в атаку.
Враг дрогнул, начал пятиться. В этом бою нам удалось продвинуться вперед, но ненамного, зато перемололи живой силы и техники врага порядочно. Большие потери были и с нашей стороны. В очередном бою и меня дважды покалечили. Один раз взрывной волной от бомбы выбросило на несколько метров. Пропал голос, и я совершенно оглох. Но с поля боя не ушел, отлежался несколько часов в окопе. На второй день минный осколок чуть не угодил в правый глаз. Это ранение было посложнее, но от госпиталя я отказался и через неделю с забинтованным правым глазом явился на передовую.
Так случилось, что наше решающее наступательное направление оказалось без танковой поддержки, что крайне затруднило наше движение вперед. И вот наконец-то появились наши могучие танки и с ходу ринулись в бой. Мы, пехота, бежали за ними. Но здесь случилось непредвиденное: танки наскочили на минное поле и один за другим стали взрываться и гореть. Остальные полдесятка остановились. Все свои запасы снарядов выпустили, отстрелялись, повернулись и ушли в тыл.
Наш батальон остался один на один с противником. Так близко, что слышны были немецкие голоса. Мы срочно начали рыть окопы, укрывались за деревьями.
Лежим в окопе с командиром роты и продумываем варианты боя. Я вспомнил своего отца, участника первой империалистической войны. Он мне рассказывал, что четырнадцать раз ходил в штыковую атаку. Глубокая вмятина на левой щеке – это немецкий штык оставил след на его лице. Приняли решение подняться в штыковую, но сначала пустить в ход «малую артиллерию» – ручные гранаты, зажигательные бутылки. Мы уже знали, что немцы на лобовую атаку не идут – боятся.
Они приняли другое решение – окружить нас. Частично это удалось сделать. Мы опять в полукольце. На ломаном русском немцы кричали: «Вы окружены! Москва капут! Сдавайтесь, будет вам жизнь, водка!» Тут мы поднялись и короткими перебежками ворвались в немецкие окопы. Был им «капут»! Немцы сдавались в плен, а мы продолжали наступление.
Здесь я вышел из строя, был тяжело ранен: перебиты обе кости в предплечье левой руки. Какое-то время правой рукой стрелял из автомата, бросал гранаты, потом, видимо, от большой потери крови, свалился. Вытащили с поля боя, погрузили в грузовую машину, отправили в санчасть, а затем – в Москву, в госпиталь.
Мы выполнили просьбу Георгия Константиновича Жукова и приказ своего командующего – не отступили ни на шаг, настойчиво грызли передовую немцев, медленно, но уверенно продвигались вперед.
Фашисты так и не получили Москву.
Политрук Георгий Яковлевич Григорьев – уроженец деревни Волхово Лихославльского района в действующей армии находился с первых дней войны. После ранения, о котором он пишет, воевал в составе Западного, затем Воронежского, а с осени 1943 года – 1-го Украинского фронта.
Из документов Лихославльского муниципального архива / Тверская жизнь
